(Начало в №№23-34).

А немцы заламывали ей руки назад, царапали ей своими грязными ногтями грудь, дыша в лицо вонючим перегаром, пытались повалить ее на землю. Она, сколько было сил, вырывалась от них. Eй удалось на мгновение вырваться и она бросилась к плачущему ребенку, но в этот момент немец подставил ей подножку, и она упала на землю. Один немец прижал ее за руки к земле, другой рвал с нее одежду, Шура задыхалась, и в этот момент от речки из камышей раздался выстрел. Немец, который громко хохотал и расстегивал штаны, странно дернулся, изо рта у него полилась струйка крови, он икнул и повалился набок. Раздался второй выстрел. Немцы, оставив Шуру, залегли за мотоциклом и стали стрелять в сторону камышей, а она, подхватив Славика, побежала не помня себя в балку и остановилась только на дне ее, спрятавшись в густых зарослях калины. Наверху еще некоторое время слышались выстрелы, а затем все стихло. Послышался треск отъезжающего мотоцикла. Переждав некоторое время, Шура вылезла из балки и опять побежала к реке. На том месте, где чуть не произошла трагедия, были видны на дороге следы колес мотоцикла да валялись отстрелянные гильзы. Немцев не было. В степи опять стояла тишина. Только в траве звенели кузнечики, да высоко в голубом небе по-прежнему заливался жаворонок. Но теперь Шура знала, что это обманчивая тишина.

— Сынок, кто ж нас спас? — подумала она. Славик, наплакавшись, спал у нее на руках. Шура пошла к камышам и, пройдя немного по мелководью, увидела мертвого красноармейца, лежавшего лицом в воде и сжимающего в мертвых руках винтовку. Гимнастерка на спине у него была в засохшей крови. Шура потихоньку перевернула его на спину. Она увидела совсем юное лицо. Широко распахнутыми голубыми, ничего не видящими глазами солдат уставился в такое же бездонное голубое небо, в углах губ у него залегла страдальческая морщинка.

— Спасибо тебе, брат, не дал ты этим зверям испоганить мое тело и убить моего сына.

Она ладонью закрыла ему глаза, вытащила его из воды и осмотрела. Видимо, он был тяжело ранен и не смог отступить со своей частью. Но когда увидел разыгравшуюся трагедию на берегу речки, то начал стрелять в немцев и погиб, из последних сил защищая Шуру и Славика.

— Кто ж ты такой, как тебя звать. Хоть матери потом сообщить, где ты нашел свою могилу, -думала она, вытаскивая документы из нагрудного кармана гимнастерки. Но все размыла вода и кровь, невозможно было разобрать ни одного слова. И только на маленькой карточке можно было увидеть пожилую женщину, закутанную в темный платок, с усталыми добрыми глазами.

— Мать, наверное, — подумала Шура.

Поздно ночью, когда хутор погрузился в сон, Шура и Афанасьевна, взяв в руки лопаты, пришли на то место к реке, где лежал убитый солдат.

— Давай, дочка, вытащим его к самой круче, а то весной разольет Калитва и вымоет его косточки. Они взяли мертвого солдата, донесли до Белой кручи, вырыли могилу. Положив его в могилу, Шура сняла с себя платок и накрыла ему лицо. Мать плакала.

— Так и Ванюша мой где-то лежит. Вот и этого хороним, не знаем, кто он, откуда и как зовут.

Шура, помолчав, сказала:

— Сейчас много неизвестных могил на земле разбросано. Спасибо тебе, брат. Сколько буду жить, столько и буду тебя помнить. А после войны мы, мама, памятник ему здесь поставим, возле этой Белой кручи.

Две женщины, похоронив солдата, тихо шли по степи. И только ночное черное небо с золотой россыпью звезд на нем, да тихо шумящие вербы и камыши, да белеющая громада Белой кручи были участниками этих похорон. Они вместе с Шурой и Афанасьевной проводили еще одного неизвестного героя в вечность. Вдруг мать, схватив Шуру за руку, прошептала:

— А ну-ка, тихо, ты что-нибудь слышишь? Шура прислушалась. Ветер чуть слышно шелестел камышом, всплеснула на реке рыба и опять ушла на глубину.

— Ничего не слышу, мама.

— Может, мне почудилось?

И в этот момент она опять услышала тихий стон.

— Кто-то стонет в камышах.

— Теперь и я слышу. Постой тут, мама, а я пойду посмотрю.

Осторожно раздвигая прибрежный камыш, Шура увидела лежащего человека с забинтованной головой. Он, видимо, был без сознания и тихо стонал. Рядом с ним лежала винтовка.

— Eще один, — подумала Шура, — сколько же их тут осталось. Подошла Афанасьевна.

— Шура, беги домой за тележкой, его надо отсюда перевезти.

— А куда мы его спрячем, немцы так и рыщут кругом.

— Я знаю куда, не оставим же мы его здесь. Солдат пришел в сознание. Увидев двух женщин,

он схватился за винтовку. Афанасьевна нагнулась к нему.

— Не бойся, сынок, мы тебя спрячем. Как ты тут остался?

-Подбили меня немцы, мать. Потерял сознание, а потом очнувшись, голову перевязал, а подняться не смог. Только вот в камыши залез. А вскоре и немцы пришли.

Тут пришла Шура с тележкой. Они осторожно погрузили опять потерявшего сознание солдата и повезли его домой. Светало.

— Уже развидняется, надо быстрее управиться, чтобы никто не видел.

— Давай, мам, мы его спрячем в сарае за сеном. Там никто не увидит.

— Нет, во дворе опасно. Найдут его немцы и нас всех перебьют.

Она посмотрела в глубину сада, который одним краем, заросшим терновником, спускался к яру. Каждый год в яру они брали красную глину, чтобы обмазать хату и сараи, и на том месте образовалась яма с подкопом. Шура, посмотрев туда, куда смотрела мать, догадалась, чего она хочет.

— В яме спрячем?

— Да.

Они довезли раненого по дорожке через сад к терновнику, а там осторожно, на руках, перетащили его в яму, которая со стороны сада надежно была укрыта зарослями терна. Узкий и глубокий яр скрывал яму и с другой стороны. Афанасьевна осторожно сняла с раненого гимнастерку, вымазанную в кровь.

— Шура, беги домой, принеси воды. Там, в сундуке, есть моя старая исподняя юбка, неси ее и прихвати , чем его накрыть. В поставчике справа в бутылочке есть немного йода и срежь лист рашпиля. В это время солдат опять пришел в сознание. Уже совсем рассвело, и хорошо было видно его серое осунувшееся лицо.

— Как звать тебя, сынок?

— Иваном.

— У меня тоже сын Иван был, да погиб на войне. А откуда ты?

— С Урала я, мать.

Раздвигая кусты терна, в яму спустилась Шура. Отмочив засохшие в крови бинты на голове раненого, они разорвали юбку и перевязали рану, наложив на нее лист рашпиля и помазав сначала йодом.

— Ты, Ваня, полежи тут, а Шура чуть попозже придет тебя накормит.

Вставало солнце, замычала корова, вызывая к себе хозяйку, громко закукарекал в сарае петух, до которого еще не добрались немцы. Спустившись по тропинке вниз во двор, женщины занялись обычными делами. Мать, затопив печку в летнице, нагрела воды и начала стирать солдатскую одежду, а грязные бинты она замочила в чашке. Выстирав гимнастерку и исподнюю рубаху, Афанасьевна развесила все это по плетню. Шура в летней кухне варила завтрак. Вдруг она услышала испуганный вскрик матери. Выглянув из летницы, она увидела входящих во двор немцев. Мать ей строго-настрого приказала, чтобы она пряталась от них и не показывалась им на глаза. Захватив с печки сажи, Шура вымазала ею себе лицо и волосы, и тут ее взгляд упал на кровавые бинты, киснувшие в чашке. Она обмерла. Вытащив их из чашки и быстро отжав, она бросила их в горящую печку, а воду выплеснула. Во дворе был слышен разговор.

— Матка, яйки, куры, давай, — требовал у матери долговязый немец. Афанасьевна с перепуганным лицом стояла возле плетня, прижав к груди руки.

— Ничего уже не осталось. Ни одной курицы. Все забрали. Взгляд одного скользнул по плетню, на котором висела гимнастерка. Немец грубо схватил мать за плечи.

— Где солдат, матка, говори.

— Нету солдата, нету, — мать показывала руками, что никого нет.

— А это что,- немец показал на гимнастерку.

— Это с убитого солдата сняли для сынка моего.

Совсем обносился. Теперь будет ему рубаха.

Немцы не поверили. Один из них, заглянув в летницу, увидев перемазанную сажу Шуру, обшарил все глазами и вышел. Другие пролезли в хате, заглянули на чердак и погреб. Ничего не найдя, они вышли со двора.

(Продолжение следует).